Антифашист в рыцарских доспехах

27 ноября в Мещанском районном суде Москвы начнут рассматривать очередной эпизод «московского дела». Троих участников акции протеста 27 июля — Егора Лесных, Максима Мартинцова и Александра Мыльникова — обвиняют в том, что они в составе группы лиц и объединенные единым умыслом атаковали сотрудника Росгвардии. Лесных на суде по мере пресечения заявил, что пытался предотвратить избиение полицейским парня и девушки, просящих о помощи. Лесных — донор, стрейтэджер и заядлый путешественник, в прошлом антифашист и организатор музыкальных концертов — сейчас занимается ремонтом квартир. Специальный корреспондент «Новой Газеты» Илья Азар поговорил с родителями и друзьями Лесных, живущими в его родном Волжском, и его девушкой в Москве. Они объяснили, почему Егор Лесных просто не мог не заступиться за слабых.

— Я в этом не понимаю немножко. Что за митинг был вообще? И что за «московское дело» это раздули? — вдруг спрашивает меня Сергей Алексеевич Лесных. Я даже опешил немного. Он папа Егора, одного из обвиняемых по этому делу, и мы уже десять минут обсуждаем происходящее с его сыном, который с середины октября ждет суда в СИЗО. 

— Митинг был посвящен выборам в Мосгордуму, люди протестовали… — начинаю я рассказывать издалека, подозревая, что папа на самом деле в курсе.

— Несанкционированный митинг? Понятно… 

— А вы разве не следите за тем, что в Москве происходит? — удивленно спрашиваю я.

— Не знаю, — начинает отвечать Сергей Алексеевич. — Я всегда был патриотом своей Родины, защищал ее, служил. Путин, мне нравилось, что такую внешнюю политику проводит, что Россия [встает с колен]!.. Но вот первый раз столкнулся с тем, что у нас государство может, короче, любого схватить на улице, кинуть в камеру и осудить.

— Только сейчас столкнулись?

— Сталкивался и до этого [с тем], что все милиционеры — козлы, но не думал я, что Егор попадет под раздачу. Теперь понял, что у нас государство неправовое.

Узнав в октябре об аресте сына от родственников, Сергей Алексеевич сразу позвонил бывшей жене — маме Егора Елене Александровне (они не живут вместе с тех пор, как Егору исполнилось три года). Та сначала не поверила: «Я, конечно, была ошарашена, потому что никаких намеков на то, что он занимается политикой или ходит на какие-то митинги, не было. Ни разговоров, ничего. Он у меня не лезет в политику, это я точно знаю».

Город, где важен каждый

Егор Лесных родился в 1984 году в Волжском, городе-спутнике Волгограда на другой стороне реки. Местные скромно называют свой город небольшим, но все-таки здесь проживают больше 300 тысяч человек. Недавно у Волжского поменялся главный городской слоган — с немного безнадежного «Волжский — город моей судьбы» на более заботливый «Волжский — город, где важен каждый». 

Его строили уже в послевоенное время около Волжской (изначально Сталинградской) ГЭС, поэтому радовать глаз в городе практически нечему: несколько «сталинок» на улице Ленина, заводы, 22-этажная гостиница «Ахтуба» и бесконечные ряды унылых пятиэтажек.

В одной из них в двух шагах от центра города вырос Егор. В школьные годы он вместе с мамой ухаживал здесь за парализованной после инсульта бабушкой. «Я старалась мужика из него воспитывать, мы вдвоем помогали моей маме. Он мог ее и накормить, и перестелить, и судно из-под нее вынести», — вспоминает Елена Александровна, которая работала хирургической операционной сестрой и часто оставалась в больнице на сутки. «Он у меня и супы готовил, и все что попрошу. Тяжело нам с ним было, особенно когда в дефолт нам в медицине 9 месяцев не платили зарплату. Но он молодец, не требовал с неба звезд, все понимал», — говорит мама Егора.

Она рассказывает, как однажды сын принес домой лишайного рыжего котенка Ваську. Сейчас у Елены дома живут три собаки и семь кошек. Когда Егор приезжает к маме, они занимают весь диван, и он возмущается: «А мне-то куда пристроиться можно?»

После средней школы с физико-математическим уклоном Егор два раза самостоятельно поступал на бюджетное отделение Волжского политеха, но учебу бросал. «Я его как-то взяла чуть ли не за грудки и начала трясти. Почему, говорю, ты высшее образование не получил, а он ответил: «Я побоялся, что ты меня не потянешь». Такой вот он человек».

В школе Егор сдружился с Алексеем Мищенко. «С того времени я помню, что Егор жил дома с мамой и бабушкой, и это на него наложило существенный отпечаток — у них был всегда низкий достаток в семье, и Егор со старших классов всегда где-то подрабатывал, чтобы какие-то деньги в семью приносить. На нем была обязанность ухаживать за бабушкой, и все старшие классы он этому уделял большое внимание», — говорит Леша.

Закончив учиться, они с Егором стали бороться с волжскими ультраправыми. «Сначала мы пытались реорганизовать среду футбольных фанатов — среди болельщиков волгоградского и волжского клубов («Ротор» и «Торпедо» — Прим. ред.) немного можно было найти людей с антифашистскими взглядами. В какой-то момент мы с Егором решили, что не можем больше находиться на одной трибуне с правыми, и пытались создать свой собственный движ, разговаривать с людьми открыто, объяснять им, что исторически у мирового футбольного движения не было правого уклона», — вспоминает Леша. Успеха они предсказуемо не достигли и переключились на музыку.

Улыбка схера

В Волжском, рассказывает Леша, «отсутствует культура в любых ее проявлениях, здесь все на каком-то низменном уровне». «Не было никаких независимых коллективов, не было клубов, не было ничего. У нас же всегда было желание организовать что-то подобное тому, что было в Москве или Питере, но здесь. Не довольствоваться поездками на те же концерты в другие города, а изменить действительность, которая нас не устраивает. У Егора была заряженность на изменения здесь и сейчас», — рассказывает его школьный друг.

На один из первых концертов, организованных Егором и Лешей в баре «Шансон» (он все еще работает и находится практически напротив дома Егора), пришел Александр Забуниди. «Я пришел как зритель, но из-за того, что инициатива была низовая, они спросили, может ли кто-то прийти помочь что-то загрузить. Я отозвался, что и заложило фундамент нашего общения», — говорит Саша. 

Друзья Егора рассказывают, что у организаторов не было цели заработать денег. «Мы хотели просто привозить хорошие, интересные группы», — говорит Леша. Одним из приехавших в Волжский с концертом был Александр Светличный, тогда музыкант группы Facecontrol из Саратова. «Было интересно наблюдать, как все было круто организовано у ребят, хотя своей группы у них не было», — рассказывает Светличный, который потом переехал в Волжский жить.

— Зачем вы сюда переехали? — удивляюсь я.

— Из-за них, в частности, — отвечает он и показывает на Лешу и Сашу (всего поговорить про Егора со мной пришли сразу семь его волжских друзей — Прим. ред.). — А когда я приехал сюда первый раз, то ***** [поразился]. 

— Почему? В Саратове не было такого?

— Тут другой дух — более инициативный, упертый и уверенный в себе. Прям как Егор, — отвечает Светличный. — Для него было важно, что он мог с друзьями что-то сделать сам, а не ждать, пока кто-то придет и поможет.

— Да, для Егора, например, помощь животным — это не координация какого-то проекта, а приехать и сделать будки на веранде. При этом не сказать, что это были какие-то новаторские идеи, — соглашается Саша.

— Возможно, это не очень эффективно в глобальном смысле, но он хочет непосредственно во всем участвовать. У Егора была и есть мощная инициативная волна, — добавляет Светличный.

Дело Егора, Леши и их друзей быстро развивалось. Однажды Егор, катаясь на велосипеде по берегу реки Ахтуба, увидел, что в одном из заведений идет ремонт, и подъехал пообщаться. «В итоге хозяева разрешили нам там делать концерты, они не брали с нас денег за аренду, мы в ответ помогали с ремонтом и уборкой, что освободило деньги на проведение разных благотворительных акций», — рассказывает Саша об их первом клубе «Веранда». Например,

С 2009 по 2015 год парни делали рядом с Волжским «один из самых продолжительных и больших некоммерческих панк-фестивалей в России» «Все вместе». «На самом деле здесь была очень мощная сцена, которая включала в себя не только концерты, — много людей в этом варились, постоянно что-то происходило», — говорит Леша. Был в Волжском в 2007 году даже свой анархический театр. «У нас одна девушка в компании увлекалась театром. Она предложила нам делать постановки, и мы поставили пьесу «Калигула». Нас было четыре девочки, с каждым действием мы играли новых персонажей, потому что не хватало участников. С «Калигулой» мы выступили два раза здесь, по разу — в Саратове и в Касимове, начали репетировать новый спектакль. Потом все развалилось, но было здорово», — рассказывает подруга Егора Александра Попкова.

Егор и сам недолго играл в группе «Улыбка схера» (игра слов: первые три буквы второго слова «сxe» означают по-английски движение «стрейт эдж» — Прим. ред.), у которой состоялось всего несколько концертов.

— Почему так мало? — спрашиваю я.

— Егор придумывал тексты и пел, — отвечает Леша, а все вокруг улыбаются.

— Что смешного?

— Ну, у него был свой подход ко всему, чем он занимался…

— В нем много иронии в отношении к действительности, он не столько критиковал все происходящее, сколько высмеивал, и в текстах этой группы это тоже выражалось. Никто не испытывал иллюзий относительно ее творческого пути, это был просто проект for fun, — объясняет Саша.

Борьба со злом

Друзья Егора вспоминают, что в середине 2000-х в Волжском, как и много где в России, ходить по улицам было опасно. Концерты, вспоминает Саша, находились под угрозой нападения со стороны ультраправых, поэтому Егор и Леша решили закрыть для них свои концерты. «Это породило с их стороны еще большую агрессию. Они не могли прийти на концерт, но зато каждый почти всегда заканчивался дракой, потому что они большой толпой ждали, когда люди выйдут. Это сильно нас сплотило, ведь ты понимал, что можешь положиться на человека, что он не убежит и не бросит тебя в опасной ситуации», — говорит Саша.

Концерты, по его словам, стали «площадкой для распространения позитивных идей», и молодежь занялась и другими важными вещами. Так, Егор с друзьями примерно в 2006 году начали кормить бездомных и нуждающихся. Такие акции под названием Food not bombs («Еда вместо бомб») проходили во многих городах России. Заниматься этим в Волжском было непросто — администрация города не только никак не помогала антифашистам, но и пыталась противодействовать. «Постоянно приезжала полиция и пыталась по каким-то надуманным предлогам задерживать тех, кто приходил есть. На акции FNB приходили правые, и если их было мало, то просто стояли через дорогу и угрожали. Но были случаи, когда они нападали на ребят, которые несли еду», — говорит Саша. 

«В то время начались первые убийства на этой почве (в Санкт-Петербурге в 2005 году убили одного из организаторов местной Food not bombs Тимура Качараву — Прим. ред.), и мы поняли, что игры закончилась», — говорит Саша. — В Волгограде убивали чернокожих студентов, здесь, в Волжском, напали на цыганский табор, поубивали детей и женщин. Так что наша задача была обезопасить не только себя, но и людей».

— Правые просто пытались таким образом выплеснуть свою агрессию, и любое проявление инаковости для них было приговором. Они приходили и большой толпой избивали скейтеров и роллеров на площади Ленина. Мы им противодействовали, сделали мобильные группы, которые могли быстро прийти на помощь, если кого-то начали избивать, — говорит Леша. Бывшие антифашисты рассказывают, что ездили в Волгоград, чтобы помешать отдельным ультраправым дойти до Русского марша, срывали проведение националистических концертов. 

— С их стороны это была попытка запугать, а мы хотели показать, что мы не боимся, можем за себя постоять и играть по их правилам. Это дало свои результаты, — добавляет Саша.

Для Егора, по словам Саши, противостояние фашистов и антифа носило не столько идеологический характер, сколько было попыткой помочь кому-то. «Как-то на ребят напали гопники, пытались отобрать телефоны. Те забежали в магазин и не стали звонить в полицию, а набрали мне и Егору. Я чуть задержался, и, когда приехал, на месте уже был Егор, который уже разговаривал с агрессорами. На него всегда можно было положиться, понятно было, что он все бросит и поедет тебе помогать», — говорит друг Лесных.

Через несколько лет уровень агрессии на улицах снизился. Леша уверен, что эта заслуга антифашистов, которые не боялись противодействовать ультраправым: «Мы поняли, что выполнили задачу, и продолжили заниматься тем, чем хотели, — организацией концертов».

В Москву!

После закрытия клуба «Веранда» Егор нашел новое помещение на улице Карла Маркса, где друзья вскоре открыли клуб «Маркс». «Мы повзрослели и пытались коммерциализировать нашу деятельность, чтобы больше времени уделять месту, чтобы оно хоть какие-то деньги приносило. Егор был одним из инициаторов, воодушевлял нас, но быстро потерял интерес — мы по-разному видели перспективы», — рассказывает Саша.

Вместе с Лешей он занимался «Марксом» больше пяти лет, а Егор в 2012 году уехал в Москву.

И друзья, и родители Егора уверяют, что основной причиной переезда были деньги. Егор занимался ремонтом квартир, и в Волжском за это платили слишком мало. Первое время после переезда он продолжал организовывать концерты и в Москве — например, для нижегородской группы «Поспишь потом» или очень популярной сейчас команды «Порнофильмы». 

— А как же антифашизм?

— Все мы так или иначе от него отошли, когда непосредственная угроза перестала над нами нависать. У нас же не было задачи заниматься политическим активизмом, наша задача была защитить себя и сделать город безопаснее, — объясняет Саша. 

Друзья Егора говорят, что даже их клуб назвали «Маркс» вовсе не в честь классика коммунистической теории. «Мы никогда не были авторитарными леваками, мы дистанцировались от всех политических взглядов, кроме антифашизма, и хотя нам близки по духу анархические принципы, мы не называли себя никогда приверженцами какого-либо политического движа», — говорит Саша.

В Москве Егор поселился недалеко от метро «Царицыно» — должно быть, этот район напоминал ему о родном Волжском. Последние 3,5 года с ним вместе живет Дарья Блинова. Она тоже из Волжского, но познакомилась с Егором в тиндере — общих знакомых у них немного, ведь она младше его на 9 лет. «Я ни с кем там не переписывалась, просто [нажимала] влево-вправо. Свайпный грех», — смеясь, рассказывает она, — Егор был единственным, с кем я там пообщалась, но потом я тиндер удалила. Но Егор нашел меня через тамблер, потом через фейсбук — то есть у него была, видимо, проделана долгая работа по поиску меня».

Первый раз они встретились в Волжском в апреле 2016 года, летом Даша приезжала в Москву на концерт и оставалась у Егора дома, а с сентября переехала к нему насовсем. С ее появлением в его жизни Егор забросил заниматься организацией концертов (хотя иногда на панк-фестивали они ходили) и все больше работал. «Он с понедельника по субботу работает, домой приходил в 10 часов, иногда в 11. Времени просто не оставалось», — рассказывает Даша.

От ремонта до турбизнеса

Папа Егора всю жизнь проработал шофером — водил маршрутку, а сейчас возит лежачих больных из одного здания в другое в больнице скорой медицинской помощи в Волжском, шоферами были и оба деда Егора, но сам он семейное дело не продолжил. Егор занимается ремонтом квартир. «Сначала он в Москве полгода прожил, но с работой не очень получилось, и он уехал обратно. Потом вернулся, и все пошло уже по накатанной — заработало сарафанное радио. Егор хорошо делает свою работу, и все начали рекомендовать его своим друзьям», — рассказывает его девушка.

В последнее время Егор часто ходил на семинары по развитию навыков в работе, планировал сконцентрироваться на сантехнике, электрике и «умных домах», отойти от грязной работы вроде побелки и покраски. 

Они очень любят путешествовать и даже планировали в ближайшее время заняться туристическим бизнесом. «Были планы купить минивэн и гонять автотуры в Европу или Грузию. Он — как водитель, я — как менеджер и разработчик тура, а сзади — пассажиры-туристы», — рассказывает Даша.

Они с Егором за прошедшие годы побывали в Таиланде, Мьянме, Занзибаре, ездили в Грецию, Италию, Армению и Грузию, летали даже на Ямайку. «Мы любим путешествовать по пердям, извиняюсь за слово, где туризм еще не развит и надо напрягать голову. В Мьянме было супер — там английского особо никто не знает и цифры там не похожи на наши. А на Ямайку получилось самое некомфортное для меня путешествие — там расизм наоборот. Если ты белый, то ты им должен, потому что ты их угнетал, и неважно, что ты из России. Смотрят на нас настолько злым взглядом, что у меня первые два дня был шок», — говорит девушка.

Из «идеалов», как выражается Даша, у Егора в Москве оставались экология, защита животных и донорство. «Мы сортируем вторсырье, сдаем в «Собиратор» неподалеку. В том году весной он подобрал кошку в Волжском и привез сюда, она прям уличная-уличная была, и мы ее месяца четыре социализировали. Когда она у нас тут окрепла морально и физически, мы ей нашли новую семью», — рассказывает Даша.

Сейчас у них с Егором в маленькой квартирке живут две рыжие кошки. А пока Егор находится в СИЗО, Даша подобрала еще и котенка. «Недавно я бегала в магазин докупать то, что нужно для передачки, и произошла совершенно киношная история. Шел дождь. И тут я даже сквозь наушники услышала плач котенка. Смотрю: рыжее чудо. Я же, как видите, к рыжим очень неравнодушна — Егор тоже немного рыжий. Я побежала в «Пятерочку», купила ему корм, и, пока его насыпала, этот рыжий товарищ по джинсам и толстовке забрался ко мне в капюшон. И все — я его притащила», — рассказывает Даша. Егор ей в письме про котенка ответил: «Молодец, так и надо. Я тоже таких выхаживал», и предложил назвать Бродягой. 

А еще Егор с Дашей — активные доноры. «Егор начал заниматься этим еще в Волжском лет 8–10 назад и идет на почетного донора. Он постоянно сдавал кровь и компоненты крови в Центре крови имени Гаврилова и уже не мог без этого», — рассказывает девушка.

Без зацикленности

«Честно говоря, у нас не было такого, что мы приходили вечером после работы и начинали обсуждать политическую повестку», — говорит Даша. По ее словам, Егор не был сторонником какой-то партии или какого-то политика. Стикеров Навального, например, на доске с фотографиями и билетами из поездок нет и, по словам Даши, не было. «Он скорее именно за справедливость, но опять же не интересоваться политикой в принципе нельзя, ведь она пронизывают всю нашу жизнь», — добавила Даша.

— Но на митинги он ходил?

— Он не был постоянным участником этого всего, но, как пошла волна с выборами в Мосгордуму, на согласованные митинги мы с ним вместе ходили. Когда были обыски у Гудкова, по-моему, с 24 на 25 июля, мы по телефону обсуждали, как это несправедливо и что вообще происходит. Мы обычные совершенно люди, Егор, грубо говоря, парень с соседнего подъезда, нас какие-то вещи так или иначе интересовали, но не было 100-процентной зацикленности на этих вопросах.

По мнению волжского друга Саши, Егор, «как и любой нормальный человек, считал, что все катится к махровому тоталитаризму, но что революция — это плохо, поэтому надо на низовом уровне что-то изменить».

27 июля, в день протестной акции на Тверской, Даша была в Волжском у родителей. Она знала, что Егор пошел на митинг, — они в этот день много переписывались. «Он решил выразить свое несогласие, и я думаю, что это правильная позиция, это нормально — выходить и говорить, что не согласен с тем, что происходит», — уверенно говорит Даша. 

Она очень переживала за Егора и смотрела за тем, что происходит, в твиттере. Особенно ее возмутило произошедшее на Рождественке с Ингой Кудрачевой и Борисом Канторовичем, которых сильно избили росгвардейцы.

«Меня больше всего зацепил этот момент, где девушка с парнем лежат на земле. Я ему про это написала, а он ответил: «Ну да, я это видел все. Это жуть, что происходит», — рассказывает Даша. Подробностей Егор тогда не привел.

Их спустя почти три месяца показал Следственный комитет. На его сайте выложили видео с перекрестка Рождественки и Театрального проезда с участием Егора. Вот несколько росгвардейцев держат кого-то (видимо, Ингу и Бориса), оставшегося за кадром. Высокий парень в серой футболке (это Егор) вместе с другими оттаскивает одного полицейского назад. А вот на том же перекрестке другой росгвардеец пытается кого-то схватить, но получает от того же парня в серой футболке по ноге и теряет интерес к своей затее. Парень растворяется в толпе.

Позже в тот день Егора задержали на Трубной площади, двое суток продержали в ОВД. «Как только он вышел из ОВД (впоследствии за участие в акции он получил штраф 10 тысяч рублей — Прим. ред.), мы созвонились, он сказал, что все нормально, и 29-го июля приехал в Волжский, потому что его отцу 30 июля исполнялось 60 лет», — говорит Даша.

Берег нервы

Маме и папе Егор ничего про свое участие в митинге 27 июля не сказал. «Меньше знают — крепче спят. Плюс тут же провинция. Для них это все далеко, и многие даже вообще не знают, что происходит. Здесь зарплаты маленькие. Сначала удовлетворяешь все основные потребности, а уже потом задумываешься о политике, о каких-то духовных вещах. Тут первая ступень все еще актуальна», — объясняет Даша.

Об антифашизме сына мама знает немного. «Он с таким энтузиазмом увлекался [организацией концертов], что я думала, может, ему продюсером пойти. Но что он сам и на гитаре умеет [играть], я и не знала, если честно, дома у нас ее не было», — рассказывает Елена Александровна. Но не заметить приготовление еды для акций Food not bombs она, конечно, не могла: «Он приходил домой со знакомыми, они брали самые большие кастрюли, варили щи, кашу, компот и несли туда». 

Политику с мамой Егор никогда не обсуждал, берег ее нервы. С папой Егор был чуть более откровенен: «Я-то за Путина был, а Егор говорил: «Пап, ну ладно, Путин, может, правильную политику ведет за рубежом, Россию подымает, вооружения у нас, но вокруг него же олигархи!» Сейчас папа признается, что Медведева «вообще не уважает», потому что тот «его кинул с пенсией», «а у всех олигархов вокруг Путина яхты и виллы, и они как опричники вокруг царька». 

Родители не верят в виновность сына в беспричинном нападении на росгвардейцев.

— Пишут, что они там вчетвером били омоновца, — это из области невероятного. Мой сын — недрачливый. Единственное, что он может вспылить, но быстро отходит, и, чтобы его довести, надо постараться. Но он мальчик справедливый. Он на суде сказал, что невиновен, просто услышал крики о помощи и заступился. В это я верю, — рассуждает Елена Александровна.

— Я, допустим, не верю, что он омоновцу какому-то сопротивление оказал. Хотя был бы я на его месте там, то оказал бы. А он, мне кажется, нет, — говорит Сергей Алексеевич.

— Почему?

— Да он такой, это, не курит, не пьет вообще, — смеется папа. — Не знаю. Меня с детства учил отец сдачи давать, и ни разу такого не было, чтобы меня ударили, а я в ответ — нет. 

— А вы его не так учили?

— Нет, я его наоборот учил, да и не дрался он никогда.

— Он же за других заступился, — напоминаю я Сергею Алексеевичу.

— Ну и правильно! И я бы так же поступил. А вы не так, что ли?

Папа уверен, что над Егором будет теперь «показательная казнь», и его осудят в назидание другим.

Только в этом году доктор-кардиолог, с которой я работала, вышла из заключения. Ей приписали взятку в 35 тысяч, которую так и не нашли и ничего не доказали, но осудили на полтора года. Поэтому я знаю, что он срок получит, что наше государство просто так его не отпустит, — сетует мама. Она рассказывает, что давно не ходит на выборы, потому что знает — «все туфта, и изберут кого надо», и рассказывает, как медиков заставляли голосовать за главного врача больницы, в которой она раньше работала. Путин ее «полностью разочаровал, когда пенсионный возраст поднял».

— А ваше отношение к Путину поменялось? — уточняю у папы.

— Сейчас ко всем поменялось отношение — к Путину, к Медведеву, ко всем путинским одноклассникам. Главное, что меня еще бесит, — что взяточников отпускают, что наркоманов берут с наркотиками и дают 3–4 года, а тут какого-то мента толкнули, и дадут от 3 до 5 лет!

Любовь к родине

Переехав в Москву, Егор не забыл Волжский и родных. Приезжал и в отпуск, и просто так каждый месяц, иногда чаще. Маме он, по ее словам, звонил постоянно. Он уже несколько лет делает в ее в квартире ремонт. «Затормозилось последнее время, потому что пришлось в дачу вкладываться, — он там забор начал строить, скважину мне пробурил, трубы поменял. Пенсия у меня 10 500 рублей, и фактически я у него на иждивении, чего тут скрывать. Дачу он мне купил, машину», — говорит она.

У папы, с которым Егор начал общаться не так давно (не мог простить ему уход из семьи), положил плитку в туалете и в ванной: «Руки у него нормальные, золотые. Нормальный сын у меня, хороший, лучше всех». 

По словам друга Саши, Егор «никогда не говорил, что переехал в Москву, а говорил, что Волжский — это чтобы жить, а Москва, чтобы деньги зарабатывать, и в любой просвет между заказами приезжал в родной город и ехал заниматься дачей».

Хотя Егор — стрейтэджер (не пьет, не курит и не употребляет наркотики), дома — видимо, ради душевного спокойствия мамы — он мог съесть котлеты и куриную грудку. «Он мне книги привозил о правильном питании, у него пунктик на этом. И я от него никогда запаха табака не чувствовала. Вино он однажды попробовал и сказал, что больше никогда не возьмет в рот никакого алкоголя», — рассказывает мама. Папа про это упоминает даже дважды.

— Чувствую, вас это удивляет?

— Меня удивляет, что, когда мы ехали на море, я во время остановки закурил и выбросил бычок, а он мой бычок поднял и выкинул его в урну через полкилометра. И на рыбалке он обязательно за собой уберет. Вот это удивляет — я вот не такой, — говорит он.

Но больше всего Сергей Алексеевич, похоже, переживает, что у Егора пока нет детей. «Последний раз на день рождения он ко мне приезжал со своей невестой. Я спросил про свадьбу, он ответил: «Пап, сейчас денег нет, но сделаю ремонт, заработаю денег, и будет свадьба». Я ему сказал, что мне внуков надо! Он же у меня единственный сын! Лесных, продолжатель рода. Мне надо, чтобы был внук у меня, чтобы фамилия продолжилась», — кипятится Сергей Алексеевич.

Уезжать не захотел

В сообщении Следственного комитета о возбуждении в отношении Лесных уголовного дела говорится: «Двое других установленных лиц, узнав о проведении следственных действий, скрылись». Я пытаюсь понять, почему за три прошедших месяца не уехал Егор. Не уехал, когда увидел, за что едва не отправили в колонию Павла Устинова, и зная, что делал 27 июля он сам.

— Я уверена, что он этого не ожидал. У нас были какие-то разговоры, потому что Валерия Костенка (фигурант «Московского дела», с него сняли обвинения — прим. ред.) задержали, а они были в одном автозаке. Когда я поняла, что всех с этого места начинают потихоньку вытаскивать, мне реально было страшно, и у нас был разговор. Я говорила: «Не дай бог, мало ли что», — рассказывает Даша.

— А он чего?

— Что ничего такого не было. Не знаю… Может быть, и я в какой-то степени верила, что какая-то адекватность и осознанность должна присутствовать в правоохранительной системе и в политике. Какая-то была вера: «Ну, камон, все будет нормально».

— И вы даже не обсуждали возможность уехать на всякий случай?

— Может, он все не рассказывал мне, оберегал, потому что я кипишная. Если бы он мне все рассказал, то я бы, наверное, вообще икру метала бегала. Он парень умный, но тоже, наверное, на что-то надеялся, может, всю серьезность ситуации не осознавал.

Мама Егора считает, что сын не думал, что его возьмут за бока, если он просто заступился за тех, кого избивали. «Когда его вели по коридору и в клетку посадили, он выглядел спокойным, улыбался и виноватым себя не чувствовал», — говорит она и вспоминает, что Егор перед арестом взял билеты в Волжский на 25 октября и сказал: «Мам, я прилечу, будем закрывать дачный сезон, надо окна закрыть, виноград укрыть».

Действительно, на избрании меры пресечения в октябре Егор говорил: «Если изучить запись, понятно, что никакого насилия я не совершал, у меня была попытка предотвратить избиение обычных граждан, просто парня и девушки. Импульсивно я потянул за сотрудника Росгвардии, они избивали парня и девушку, просящих о помощи. Кто-то в крови был. К конкретным сотрудникам я никакого физического насилия не применял, я просто хотел это остановить».

Я напоминаю Даше историю Айдара Губайдуллина, который уехал из России. «Айдар решил так — значит, для него это правильно. А у Егора здесь мама и папа, и если у папы более-менее все нормально, то мама одна, у нее кошки и собаки. Мы не хотели уезжать, мы здесь родились, раньше были какие-то мысли попробовать где-то еще пожить, но не чтобы убегать от преследования, а чтобы посмотреть, как можно иначе жить».

Она напоминает, как сам Егор ответил в зале суда на вопрос о том, почему он не уехал, — «Побег от себя, как Шило в «Кровостоке» это пел, это всегда рваная срака».

Его друзья из Волжского не удивились ни тому, что Егор остался в России, ни тому, что не стал спокойно смотреть, как избивают людей. «То, что Егор так поступил, мы не удивились. Все понимали, что он мог. Если спросить любого, если видишь, что менты избивают мирных граждан, что ты будешь делать, все скажут, что заступятся, но одно дело — сказать, а другое — сделать. Вот Егор взял и сделал. Мы все можем примерить на себя рыцарские доспехи, но, окажись ты в такой ситуации, пойдешь ли с драконом сражаться — большой вопрос. А Егор вот не сомневался», — рассуждает Саша.

— Мне кажется, что Егор — не тот человек, который хотел бы уехать в какой-то ближайшей перспективе, — говорит Леша.

— Какие вообще у представителя рабочей профессии шансы эмигрировать? — задумчиво заметил Саша.

— Просто мне кажется, у него такой образ мыслей… — продолжил Леша.

— Да он и в последний раз приезжал и занимался дачей, у него было много планов именно по даче, — вспоминает Саша.

— Да, он и раньше говорил, что хотел бы в районе Волжского купить дом, и, думаю, этот план сохранялся у него, — соглашается Леша.

16 октября следователь на избрании меры пресечения Егору говорил, что тот «зарекомендовал себя с отрицательной стороны, регулярно демонстрирует свое пренебрежение требованиями законодательства, постоянного места работы нет, не женат». Кажется, следователь не понял, что такого положительного человека, как Егор, нужно еще поискать. И вряд ли когда-нибудь поймет.

Финал № 1: пессимистический

Пасмурное утро в Волжском. Мы смотрим с друзьями Егора на городской стадион на берегу реки Ахтубы и разговариваем.

— А почему вы остались здесь? — спрашиваю я, думая об уехавшем в Москву Егоре.

— А почему я должен был уехать? — ощетинивается Саша.

— Ну, Егор же уехал — там больше денег, возможностей…

— С одной стороны, больше, а с другой — меньше. Вот у меня тут с товарищем своя столярная мастерская. Небольшая, но своя. И я не могу себе представить, чтобы я в Москве мог ее открыть. Здесь же я могу заниматься тем, чем хочу заниматься, — отвечает Саша.

— Мы же все хотели здесь остаться. Вот и занимались какими-то социальными вещами, потому что думали, что можно и здесь что-то делать. Тот же «Маркс» был реально узнаваемым местом во всей стране. Это и доказывало, что в любом городе можно что-то интересное делать, — вступает в разговор Леша.

Мы помолчали.

— А сейчас вы делаете что-то?

— Сейчас ничего не делаем, — признает Леша. — Разве что осталась практика футбольная. 50 человек в футбол играют, мы делали свой клуб «Волжанин», ездили играть турниры. Это тоже отсыл к низовой социальной активности.

А ведь в Москве этим летом модно было говорить про подъем гражданского общества, про социальные группы, вытаскивающие из тюрьмы «своих». Сотни людей продолжают выходить в одиночные пикеты у станций метро. Но в Волжском — тишина.

«Протестная активность в Москве и Питере показывает, что организаторы не слишком пекутся о безопасности людей, и что люди не делают выводы из предыдущих акций. У полиции примерно один и тот же метод, как людей вязать, крутить и рассекать на группы, а люди пренебрегают элементарными мерами безопасности. Сцепками хотя бы. Как будто поклонники Достоевского выходят на улицу, где всех принимают. Это самобичевание какое-то постоянное», — жалуется Леша.

— Вот вы могли бы за Егора тут с плакатами выходить, — предлагаю я.

— В планах не было, если честно, — задумчиво говорит Саша.

— Я лично не вижу смысла проводить одиночные пикеты. Это достоевщина опять же, — откликается Леша.

— А как тогда помочь Егору?

— Собирать деньги, чтобы люди, которые в Москве живут, поддерживали его морально. А выпустить его ничто не поможет.

— Но кого-то же выпустили.

— Егор — не медийная персона, он просто обычный чел из отдаленного города. Это супернизовой сегмент, который вообще никого не интересует. А учитывая эпизоды, которые ему предъявляют, и это видео, думаю, вообще нет никаких шансов. Только если на степень жесткости [приговора] можно повлиять. Но одиночными пикетами? В этой стране? Я вижу смысл в этом, только если это носит массовый характер, во всех городах, — говорит Леша, но отказывается признать, что для того чтобы люди вышли в пикеты во всех городах, для начала это должен сделать он. Особенно он.

Финал № 2: оптимистический

На столе дома у Даши и Егора стоит маленький холст — на мрачном сером фоне большие буквы «Любовь сильнее страха». Любимый слоган экс-обвиняемого по «Московскому делу» Алексея Миняйло нарисовала Даша. «Эти слова как нельзя лучше подходят для моей ситуации. В первые два дня, когда это все случилось, я чувствовала себя безумно одинокой, потому что мои родители в Волжском, а друзей за годы жизни здесь я не завела. Но потом потихоньку оказалось, что друзей, знакомых и неравнодушных людей очень много. Их слова поддержки, помощь очень важны и очень ценны, ведь ты себя ощущаешь не одиноким. Если бы не это, я бы уже, наверное, сломалась, ведь когда твой любимый и родной человек находится в таких условиях — это правда трудно и сложно. А когда это еще и абсолютная несправедливость — это какой-то двойной груз», — говорит она.

Каждые зимние каникулы Егор с Дашей ездили в путешествие — в этом году собирались в Шри-Ланку. «Он тут написал другу, который недавно женился: «Ну что, как жизнь женатого человека? Что-то изменилось после штампа в паспорте или нет?» и рассказал, что хотел мне сделать в путешествии предложение», — говорит Даша. — Это был момент приятный и неприятный одновременно, потому что такая хорошая новость, казалось бы, но он в таких условиях…»

— Не скажу, что я супер хочу замуж, я себя еще маленькой считаю для этого, но мы вместе больше 3,5 лет, и можно было бы, но мы особо об этом не разговаривали, — рассуждает Даша.

— А в СИЗО готовы жениться? — спрашиваю я и напоминаю про Константина Котова и Анну Павликову.

— Честно говоря, когда я передавала передачку первый раз и пришла в это СИЗО «Водник», то [было] мало приятного. Выглядит жутко, сотни мух летают, заходит девушка около 30 лет, потрепанная жизнью, и такое же платье у нее… Я понимаю, что не так буду выглядеть, но как общая картина это выглядит ужасно удручающе. Наверное, девушка мечтает не о таком, — отвечает Даша и, подумав, продолжает: «Но я не перестаю верить, что все будет хорошо, и что зимой мы полетим [на Шри-Ланку], и все будет так, как планировали. Я понимаю, что жизнь уже не будет прежней, но я хочу верить, что все наладится уже в ближайшее время. Это помогает мне держаться».

Илья Азар, Волжский — Москва